Я абсолютно убежден, что Киселев скурвился на простой вещи — на падении популярности. Где-то в 2010-х годах он ведь вел на телеканале «Россия» программу «Вести недели». Рейтинг у нее был практически нулевой. Я тогда преподавал на факультете журналистики МГУ, и мои студенты совершенно не знали, кто такой Дмитрий Киселев, хотя он вел каждую субботу в прайм-тайм важную итоговую программу. Они вечно путали его с Евгением. Его никто не знал. Его это мучило. Ему хотелось популярности. И вот тогда он переродился в Геббельса. И тогда он достиг действительно популярности Геббельса.

И Путин тоже переродился. Нам необходимо объяснить, почему он переродился, и у меня есть одна гипотеза. Я не буду утверждать, что она верна, но это как раз те ситуации, когда лучше иметь какую-то гипотезу, чем не иметь никакой.

С моей точки зрения, с Путиным, как и с Киселевым, Соловьевым, Симоньян, со всеми прочими, случился «корпоративный Маугли». Я теперь понимаю, почему все серьезные исследователи фашизма неизменно корпоративизм определяют как одну из существенных и важных черт любого фашистского режима. Ведь «Маугли» — это не милая сказочка Киплинга. «Маугли» — это архетипичная история о том, как люди сначала расчеловечиваются, а потом озеревают. Причем произойти это может, как оказывается, не только в юном возрасте.

Путин не был таким. Я это знаю абсолютно точно. Я помню президентские выборы 2000 года. Мои друзья работали в штабе Путина, и я туда, в штаб Путина в «Александр-Хаус» на Большую Якиманку в Москве, порой приходил. Помню, там комната переговоров была заполнена «белым шумом» — специальными направленными помехами, чтобы особо важные переговоры нельзя было перехватить. И мои знакомые говорили мне: «Дима, Путин — это наш парень. Он демократ, он либерал, он за Америку, он за вестернизацию России».

И они говорили правду. Да, я понимаю, что человек он был пустой как банка из-под съеденных огурцов. Но тогда эта банка была заполнена либеральными демократическими западными идеями. До тех пор, пока с ним не начал происходить в Кремле «маугли». Потому что он попал в кремлевские джунгли, и вот выяснилось: чтобы выживать там, никакие либеральные и демократические общие слова не помогают, а помогает совершенно звериная борьба, когда-либо тебя, либо ты.

И он научился там вспарывать чужие горла и перегрызать чужие животы (или наоборот — впрочем, это неважно), начав очень разумно, с его точки зрения, с телевидения, которое он полностью уничтожил. Он победил в этой борьбе и почувствовал силу. Он стал реально превращаться в царя зверей. И это превращение в царя зверей, похоже, вскружило ему голову.

Он знал, он понимал, как нужно управляться с этим миром. Потому что звериные законы — это те, которые он знал с детства. Даже не ленинградской шпаны — там было хоть какое-то благородство, битва только до первой крови. Нет, это были законы КГБ, это были законы Советского Союза, это были законы того сталинизма, который в позднем СССР всё равно был впечатан на каждом углу.

И вскоре Путин достиг феноменальных результатов. Он вообще знал, как сделать так, чтобы Кадыров прибегал лизать ему пятки. Он мог сделать так, чтобы гиена Сечин схарчил шакала Улюкаева. Он управлял зверьми. Он ничего не знал, кроме зверей. Когда Путин последний раз видел живого человека? Ему даже Навального звери притащили в эту джунглевую яму на съедение. Последний раз он на улице был, наверное, в 1999 году.

Было бы интересно снять фильм — сиквел «Принца и нищего», где вот этот один из многочисленных двойников Путина (он же страшно боится покушений) всё-таки вытуривает Путина из Кремля, меняется с ним местами и Путин оказывается на московской улице. Он ведь ничего не знает. Он не знает, как пользоваться интернетом. Он не знает, как в руках держать смартфон и куда там пальчиком тыкать. Он не знает, как забронировать отель. Он не знает, сколько стоит проезд в метро и как вообще этот проезд оплатить. Он не знает, как опасны менты. Он мог очень скоро в Москве оказаться среди бомжей просто-напросто на городской помойке.

При этом, став царем зверей, он абсолютно уверовал, что прекрасно знает жизнь мира вне джунглей. Ну как же, как же — звери же притаскивали ему с ближайшей сельской помойки обрывки «Комсомольской правды», по которым он судил о реальном мире. 

Однажды, что важно, в джунглях у какого-то заблудившегося туриста он нашел потерянный томик философа Ильина — без половины страниц, но, впрочем, вполне читаемый. И то, что Путин там прочитал, его потрясло в самую душу. Это была философия русского фашистского вождизма. Путин много об этом думал, потому что философия любого фашистского вождизма — это философия того, как быть царем зверей, как пробуждать в каждом человеке зверя. Но он не мог это сформулировать, а Ильин для него это сделать мог.

И тогда Путин понял, что он спаситель мира. Просто чтобы спасти мир, который катится в погибель, болтая вот эту свою ерунду про гуманизм, про либерализм, про величие человека, как какой-нибудь Немцов когда-то болтал — и где теперь, спрашивается, этот ваш Немцов? — вот он понял, что чтобы спасти мир, нужно превратить всех людей в зверей. Потому что зверь — это настоящая натура человека.

И он начал с ближайшей деревни. Многие считают, что он дико боялся погибнуть. Нет, Путин не боялся погибнуть. Гибель для зверей — это ситуация абсолютно нормальная. Звери обречены гибнуть каждый день — таков закон джунглей. Он боялся не дожить до того дня, когда он начнет в ближайшей деревне всем перегрызать глотку, пока звери не войдут в деревню. Он однажды загрыз охотника, после которого забрал его ружье и, в отличие просто от зверья, научился этим ружьем очень и очень хорошо пользоваться. Вот с чем Путин подошел к своему 70-летию.

Вы, конечно, мне можете сказать, что всё, что я вам рассказываю — это абсолютная литературщина, это красиво сказано, но всё это абсолютно бла-бла-бла. Но вам ведь тоже интересно, как Путин превратился в зловещего человека, как он превратил Россию в империю зла, а сам лично стал олицетворением зла. Я вам дал ответ, как Путин и Россия превратились в зло. И 70-летний Маугли, давным-давно сожравший всех шерханов и сам ставший шерханом — я очень боюсь, что он из этой отобранной винтовки — ядерной — по миру пальнет. Вот тогда мы с вами и поговорим, где литература, а где нет. Если, конечно, останется в этом мире кому и с кем об этом поговорить.